Задачи и перспективы наук о человеке

Мы публикуем полную стенограмму лекции одного из самых крупных современных ученых-гуманитариев, одного из основателей Тартуско-Московской семиотической школы, действительного члена Российской Академии Наук, члена Американской Академии наук и искусств, Британской Академии, Академии Наук Латвии, директора "Русской антропологической школы" при РГГУ и Института мировой культуры МГУ Вячеслава Всеволодовича Иванова, прочитанной 6 сентября 2007 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции "Полит.ру"».

Вячеслав Всеволодович Иванов в 1955 г. был удостоен Ученым Советом факультета степени доктора филологических наук за кандидатскую диссертацию об отношении клинописного хеттского языка к другим индоевропейским; решение не было утверждено ВАКом, потерявшим впоследствии диссертацию (новая докторская диссертация о балтийском и славянском глаголе была защищена в Вильнюсском университете в 1978 г.) В 1958 г. был уволен из профессуры Московского университета за несогласие с официальной оценкой романа Пастернака «Доктор Живаго» и за поддержку на научных конгрессах взглядов Романа Якобсона (решение официально было отменено руководством Московского Университета как ошибочное 30 лет спустя, в 1988г.) В 1956-1958 гг. стал одним из создателей и руководителей семинара по математической лингвистике МГУ. В 1959-1961 гг. работал заведующим группой машинного перевода Института точной механики и вычислительной техники АН СССР и был председателем Лингвистической Секции академического Научного Совета по кибернетике. В 1962 г. организовал в Москве первый симпозиум по структурному изучению знаковых систем, вызвавший резкую критику официальных идеологов; по политическим причинам дальнейшие семиотические конференции и публикации, ставшие затруднительными в Москве, были перенесены в Тарту и Кяэрику (близ Тарту). С 1961 г. по 1989 г. был заведующим Сектором структурной типологии академического Института славяноведения, с 1989 г. до 1993 года был директором Всесоюзной Библиотеки Иностранной Литературы, с 1989 до 1994 г. заведовал созданной Кафедрой теории и истории мировой культуры МГУ.

Напечатал более 15 книг и около 1200 статей по проблемам лингвистики, литературоведения, семиотики и других смежных наук на русском и разных западных и восточных языках. Среди наиболее известных книг: "Чет и нечет", "Очерки истории семиотики в СССР", "Индоевропейский язык и индоевропейцы" (в соавторстве с Т.В. Гамкрелидзе), "Славянские языковые моделирующие семиотические системы: (Древний период)", "Исследования в области славянских древностей", "Исследования в области балто-славянской духовной культуры" (последние три в соавторстве с покойным В.Н. Топоровым).

Текст лекции

Я, как всегда, очень рад снова быть с вами. Хочу поделиться некоторыми своими наблюдениями и соображениями. Я начну с нескольких собственно научных вопросов, которые мне кажутся важными на сегодняшний день для развития наук о человеке, а потом, может быть, перейду к некоторым более злободневным проблемам, связанным с приложением этих наук к нашей социальной и другой практике.

Я начинаю с собственно науки, и мне представляется, что новый век, новое тысячелетие, в которое мы вступили, меняют ситуацию традиционных гуманитарных и общественных наук, потому что постепенно все больше стирается граница между разными видами знания. Когда-то наш великий физик Ландау острил на заседании Академии Наук еще в советское время, что науки бывают естественные, не естественные и противоестественные, но он имел в виду разные виды псевдонауки, которые в это время процветали.

Сейчас все-таки в любом смысле увеличивается роль естественных наук. Это касается человека и связано с громадными открытиями в области генетики человека. Вы знаете, что закончено предварительное описание генома человека, и каждый год получаются новые интересные результаты. Сейчас заканчивается большая аналогичная работа по описанию генома неандертальца, который оказывается очень отличным от человека – это сильно меняет представление о раннем прошлом людей нашего типа. Но об этом, может быть, я позже что-то скажу.

Сейчас мне хочется сказать об одном новом открытии, которое действительно замечательно и интересно. Вы знаете, что несколько лет назад была обнаружена одна английская семья, внутри которой у многих родственников был обнаружен некоторый дефект, касающийся языка, возможностей говорить и некоторых физических особенностей артикуляции. Исследования, которые были проведены в последнее время, позволили выделить соответствующий ген. Это очень крупное открытие, потому что впервые обнаружен ген, который занят собственно человеческой деятельностью. Ведь речь в ее звуковом виде, которую организует этот ген, не существует даже у наших близких родственников антропоидов, которые предпочитают изъясняться жестами. Т.е. это собственно человеческое свойство. Вот мы начинаем понимать, как передаются собственно человеческие свойства. Это первое, что интересно в этом открытии.

Но есть и другая его сторона. Этот ген подробно исследовали, сравнивая его с аналогичными частями геномов других животных. И оказалось, что у него очень длинная предыстория, представьте – предыстория, связанная с разными видами общения. На меня самого очень сильное впечатление произвело то, что совсем недавно, буквально два года назад, выяснилось, что аналогичный ген, но не совсем в человеческом виде, а в том виде, какой он имел на более ранних стадиях эволюции, определяет возможности недавно рожденных мышей устанавливать ультразвуковую систему коммуникаций с матерью. Как оказалось, мыши используют некую ультразвуковую коммуникацию, и ее регулирует этот ген. Он так же играет некоторую роль в коммуникации певчих птиц и т.д. Т.е. он у разных видов животных занят звуковым или ультразвуковым общением, а у человека он связан с некоторыми движениями органов речи, именно с артикуляцией, с физической стороной речи, шире.

Это мне кажется очень интересным, и в этом направлении сейчас идет довольно много новых работ. Т.е. мы пытаемся найти ответ на вопрос, который долгое время не решались задать: «В какой степени поведение человека регулируется наследственными предрасположениями?» Т.е. в какой мере то, как мы приобретаем культуру, что мы можем выучить в культуре, заранее предопределено или обусловлено наследственным веществом, тем, что передано с помощью генетического кода.

Из отдельных вопросов, которые, может быть, менее волнуют, но тем не менее мне тоже представляются интересными – довольно много открыто в области предыстории музыки, общения с помощью музыки и, может быть, танцев. В частности у наших относительно близких родственников антропоидов обнаружены явные черты использования чего-то вроде танцев, ритмической деятельности типа барабанов, они бьют по стволам деревьев. Причем это связано с определенными интересными моментами жизни природы. Например, танец во время дождя, т.е. некоторые формы ритуала. Все это тоже оказывается в какой-то степени унаследованным.

Мы сейчас вступаем в тот период, когда можно думать, что мы начинаем реально понимать, каково соотношение естественного и культурно-исторического в нашем развитии. Но это, как всегда бывает по отношению к современной науке, небезопасно. Когда наука слишком близко подходит к тайнам, касающимся сути человека, всегда возникают вопрос, где остановиться. Это касается больших успехов естественных наук в познании человеческого мозга, это параллельно происходит и происходило в главных развитых странах, в частности, в последней четверти ХХ в. наиболее интересные результаты были достигнуты в американской и в нашей русской науке. Я приведу вам один пример, чтобы вы поняли, что речь действительно идет о волнующих проблемах.

Прежде чем привести пример, я немного скажу о том, почему надо очень задуматься над вопросом организации работ в этой области, над тем, как наука связана с социальным контекстом, в котором она развивается. Когда я начал систематически читать лекции в Америке и бывать в библиотеке Конгресса, с которой я несколько лет был тесно связан, я узнал, даже с некоторым изумлением, что в Америке очень серьезно отнеслись к возможностям изучения мозга. И особым декретом президента, это было еще до прихода Клинтона к власти, т.е. это республиканская администрация, была введена «декада мозга». Предполагалось, что в течение 10 лет американские ученые будут работать вместе с Конгрессом над выработкой законов, правил, регламентирующих будущую работу, связанную с человеческим мозгом. Границей возможного вмешательства, что можно сделать, каким образом поощрить эти работы.

Но необходимо, чтобы вы себе представили, как серьезно относятся к научной проблематике в Америке. Это, конечно, разительный контраст с тем, что я сейчас наблюдаю здесь в эпоху, когда наука не только ничего не получает, но подвергается разного рода оскорбительной деформации со стороны чиновников, которые должны были бы ей помочь.

Я вам приведу простые примеры, как реально проводилась эта декада. Я был приглашен на одну из конференций, связанных с этим, я должен был там выступать по одной теме. Все участники должны были прийти утром в Конгресс на завтрак с конгрессменами, начиналось это в восемь утра, и все встали вовремя, пришли. Были конгрессмены, некоторые нобелевские лауреаты. Им дали очень мало времени, но каждый должен был очень коротко рассказать о своих результатах и что предлагается делать конгрессу, какие нужно принять законы, какие нужны субсидии и т.д. Все это было очень кратко, к девяти часам мы закончили пить кофе, есть и слушать этих великих людей. Потом началась научная конференция, выступали с уже подробными докладами эти же замечательные ученые и некоторые другие профессора из разных университетов Америки.

А потом состоялась, на мой взгляд, самая любопытная часть, в которой видны одновременно все положительные и отрицательные стороны такого несколько «домашнего» отношения к науке. Состоялся ланч. Американцы очень аккуратно унаследовали от Англии этот размеренный распорядок дня. Если все начинается с раннего завтрака, в 12 часов – обязательный ланч. На ланч опять-таки были приглашены все, нобелевским лауреатам, которые перед этим 3 минуты излагали свои вопросы конгрессменам и 30 минут говорили для научной публики, здесь было дано 5 минут. Каждый из них должен был опять кратко повторить, все они не отказывались, в третий раз говорили о своих достижениях. Администрация была представлена женой вице-президента Гора. Сам Гор был занят, не мог прийти, а она образованная женщина, специалист в одной из гуманитарных наук. Она должна была послушать предложения ученых, что должно делать правительству, и потом пересказать это своему мужу. Так устроено поощрение науки в некоторых из относительно разумных обществ.

Сейчас я перехожу к вопросу, который только косвенно связан с тем, о чем я говорю. Конечно, интересно, что у некоторых правительств, особенно стран, имеющих большие средства, есть возможность повлиять на науку, субсидировать ее или как-то направить по тому пути, который кажется нужным. С одной стороны, это хорошо. С другой стороны, в этом есть большие опасности, которые связаны с возможными границами воздействия на человека. Естественные науки, в частности генетика и нейронауки, которые занимаются устройством нервной системы человека, устройством нашего мозга, сейчас получили мощные инструменты исследования, но в некоторой степени и воздействия на мозг. Поэтому возникает вопрос, как разумно этим пользоваться, что может быть сделано, и что может оказаться разрушительным.

Многим частям тех общественных структур, которые никак не примирятся с тем, что не нужно устраивать новой мировой войны, кажется существенным развивать возможности воздействия на человека, которые имеют военное применение. Одна из главных задач в этом смысле – вызывание страха. Вот на эту тему я хочу немного поговорить.

Мне пришлось слушать доклад одного известного нейропсихолога. По происхождению он испанец, жил в эмиграции, работал в Мексике, потом в Испании. Его фамилия Дельгадо. Одна его книга «Мозг и сознание» выходила на русском языке, мы можете найти достаточно много его работ в Интернете. Но не только он, но и другие связанные с ним люди много занимались вопросами, о которых я сейчас скажу. Его интересовал вопрос о том, как искусственным образом вызвать страх в большом сообществе. Конечно, некоторые эксперименты ставила сама история, в том числе и в нашем обществе, вы легко меня поймете. Но здесь речь идет о специальном научном эксперименте, он, естественно, связан с приматами, с обезьянами, даже с низшими обезьянами.

Вот как выглядит опыт Дельгадо, который он описывает в своих работах, книгах, и есть фильм, где он снял такой опыт. Существует способ вызвать панику в сознании обезьяны, приведя электрод в подкорковую область мозга, которая вызывает чувство страха. Дельгадо вводил соответствующий электрод, это совсем не хитрая операция, один электрод, не слишком болезненная вещь, в мозг только одной из тех обезьян, которые подвергались опыту. И это было так сделано, что на электрод можно подавать сигналы по радио.

Все стадо находится в определенном месте, его можно фотографировать, снимать на кинокамеру. И вот в определенный, фиксированный момент, подается этот радиосигнал. Обезьяны погружаются в состояние беспричинного страха. Что делает животное (и человек тоже это делает), если ему страшно? Он начинает прятаться, потому что явно что-то угрожает, надо на всякий случай спрятаться. И мы видим эту обезьяну, которая прячется, скрывается за другими обезьянами и пытается убежать, ведь где-то рядом то, что страшно, она крадется среди других обезьян. Другие обезьяны на нее смотрят и заражаются этим чувством.

Оказывается, распространение этого чувства не требует совершенно никакого физического воздействия. Если вы находитесь в толпе, то достаточно вызвать страх только у одного участника толпы. Толпа увеличит этот эффект. Примерно через полчаса все большое стадо охвачено страхом. Обезьяны не знают, что им угрожает, но что-то им угрожает, они все паникует.

Вы скажете: «Подумаешь, опыты произведены с обезьянами. Нам какое дело? Мы люди, мы гораздо выше по своей организации». Был замечательный ученый в Ленинграде, как он тогда назывался, сразу после войны, в 1946 г., он издал большую книгу точно на эту тему. Фамилия ученого – Давыденков, в Ленинграде есть мемориальная доска на доме, в котором он жил. Он был специалистом по психопатологии, врачом с огромным медицинским опытом.

А в книге он попытался сделать следующее. Он, отчасти следуя Фрейду, тогда еще очень популярному, сопоставил психопатологии, неврозы людей, которых он изучал в Ленинграде, с данными наших этнографов относительно некоторых народов Севера, главным образом его материал касался чукчей и эскимосов, исследованных на границе XIX-XX вв. Он показал, что особенность жизни этих племен нашего Крайнего Севера то, что они охвачены явлением, которое он называл пандемией страха, т.е. эпидемия, которая охватывает все общество, из которой нет выхода, потому что кажется, что что-то страшное случится сейчас, и надо немедленно что-то сделать. А что делает современный невротик, уже не эскимос или чукча, когда его охватывают подобные беспричинные страхи? Он становится жертвой бесчисленных ритуалов, ритуальных действий. Ритуальные действия – это ответ болезненной психики, психики, которая страдает от беспричинных травм. И все общество регулируется системой запретов, которое регулируется этим беспричинным страхом.

Это находится вполне в сфере возможностей современной науки. Поэтому вы понимаете, что когда я говорю, что современные науки о человеке напрямую связаны с естественными науками, тем самым я одновременно говорю о гигантском возможном продвижении вперед, которое было немыслимо еще несколько лет назад. Я вместе с тем говорю и об огромной опасности, которые по сути, вероятно, даже гораздо больше, чем опасности, связанные с атомной энергией, во всяком случае в такой же степени грозят сути нашего существования. Это относится и к возможности клонирования, но это обычно обсуждается более подробно, поэтому я сейчас об этом говорить долго не буду.

Я перехожу к некоторым основным вопросам. Что на сегодняшний день занимается гуманитарные науки, что открывается нового в науках о человеке, как они по-новому выглядят. Прежде всего, меняются границы между науками. Раньше отдельно существовали история литературы, история искусства, просто история и т.д. Сейчас мы склонны объединять целые группы наук по более общим признакам. И один из очень существенных признаков – тот, который связан с той работой, в которой я участвовал много лет, – исследование разных частей культуры, общества с одной точки зрения, связанных с пониманием знаков или систем знаков.

Идея совершенно не новая. Как будто первый, кому пришло в голову, что возможен такой подход, жил очень давно, в IV в. н.э. Это был Блаженный Августин, замечательный христианский писатель и ученый. У него есть размышление, на значение которого нам указал замечательный философ Густав Шпет, погубленный в годы сталинского террора. Недавно, спустя много лет после гибели Шпета, еще большее расстояние отделяет публикацию от времени написания, была напечатана работа Шпета о герменевтике, где он анализирует идеи Августина и делает собственные выводы. А идея Августина была следующей. Он считал, что все виды знания можно классифицировать с одной точки зрения: занимается ли наука вещами, предметами, самыми разными. Здесь в комнате много разных предметов, и каждый из них может быть объектом исследования разных наук, в том числе этнографии, которая будет изучать типы мебели или одежды, характерные для данного общества, история мод и т.д. – это все предметы.

Другая точка зрения – это подход к разного рода явлениям, которые можно рассматривать как знаки. В частности, слова – это знаки, произведения разных видов искусства – это знаки и т.д. Вы знаете, что это направление было успешно продолжено в Тартуско-Московской школе семиотики Ю.М. Лотманом и многими другими учеными, с которыми я имел счастье вместе работать. И это направление сейчас очень важно во всем мире. Мы подходим к разного рода предметам не с точки зрения вещей, а подходим к ним, как к знакам. И мы изучаем знаковую историю человечества, разного рода символы, которыми занималась и которые продолжает использовать современное человечество.

Одним из наиболее  интересных глубоко думавших ученых в этом плане мне представляется до сих пор наш энциклопедист, священник, отец Павел Флоренский, которому принадлежит замечательная идея, согласно которой надо создать Symbolarium – свод символов, т.е. набор тех символов, которые объединяют самые разные культуры. Есть различие между культурами в том, какие знаки они используют, но многие культуры объединяются набором символов, которые одинаковы в разных культурах. Флоренский по образованию был математиком, учился у нашего знаменитого математика Бугаева, отца Андрея Белого. Поэтому первая его неконченого Symbolarium’а была посвящена точке, он изучил точку в разных культурах, в разных жанрах культуры, не только в математике. Но, к сожалению, то, что его арестовали, погубили, посадили в лагерь, расстреляли, не дало ему возможности продолжить и закончить работу. Но это одно из тех направлений, которые представляются очень важными.

В этом отношении много существенного сделано в развитии идей Юнга в так называемой аналитической психологии. Юнг пришел к выводу, который во многом напоминает идеи нашего замечательного художника Кандинского, который был вместе с тем и теоретиком направления, о котором я рассказываю. У Кандинского была мысль, что основной набор символов, которые он и другие художники используют в абстрактном искусстве (не при изображении конкретных предметов, а в абстрактном искусстве, которое, как вы помните, у Кандинского скорее напоминает живописный аналог музыки), набор этих символов, по Кандинскому, очень ограничен. Т.е. есть очень небольшое число таких знаков, понятных всем людям, на которых основано абстрактное искусство. Если вы этого не знаете, то напоминаю вам, что Кандинский начал как этнограф, он занимался этнографией северных народов, наших лопарей, саами, символикой шаманских бубнов и т.д. Он создал современную абстрактную живопись, и его позднейшие работы в большой степени связаны с его сознательными занятиями той символикой, которая может быть использована в абстрактном искусстве.

И Юнг полагал, что этот набор символов мы можем извлечь не только из искусства. Кстати, в искусстве Юнга интересовали не только символы обычного искусства, но и символы искусства безумных людей, он считал, что в их творчестве можно найти очень много интересного. Я, пожалуй, впервые для себя оценил значимость этих мыслей Юнга, когда я как-то попал с лекциями в швейцарский город Лозанну. Там есть огромный музей под названием «Музей «сырого» («необработанного») искусства». Основу этого музея составляют живописные работы душевнобольных. В частности одна замечательная одаренная женщина, известная по имени Алоиза создала целый набор таких поразительных живописных композиций из ярко-красных символов, которые сразу поражают, когда вы входите в этот музей.

Изучение этих символов подтверждает основную мысль Юнга. Юнг считал, что эти символы мы видим в творчестве маленьких детей, которые еще не научились изображать конкретные предметы, но уже что-то рисуют. Мы видим это в творчестве взрослых, здоровых и сумасшедших. Мы видим эти же символы в мифологии разных народов. Недавнее исследование на эту тему использует материалы религиозной практики некоторых американских индейских племен. Эти племена используют наркотические средства для того, чтобы привести себя в состояние экстаза, когда можно общаться с Богом. Бог нечто сообщает индейцу, а он должен это зафиксировать, чтобы передать это другим членам племени. Обычно это делается при помощи цветных камешков. Рисунки этими цветными камешками опять воспроизводят те же 20 или 30 символов, которые обнаружил Юнг в качестве архетипов, основных знаков.

Последнее на практике приложимо только с пользой для человека (я не хочу вас только пугать). Использование таких символов было начато при создании протезов для слепых. Выяснилось, что если в целом нервная система не повреждена, слепому человеку можно дать возможность видеть, хотя бы смутно, но видеть. А видеть человек может опять-таки наборы определенных очень простых геометрических знаков, т.е. те самые архетипы символов по Кандинскому. Они, вообще, находятся в зрительной коре мозга, т.е. мы должны использовать некоторые современные технические средства, чтобы активизировать те способности, которые уже есть в зрительной коре человека, и таким образом возможно преодоление трудностей, связанных со слепотой.

Вообще, одно из важных направлений семиотики и всех наук, которые исследуют разного рода типы символов, - это именно помощь в дефектологии. Например, работы нашего замечательного исследователя Соколянского, который создал целую систему передачи знаков слепоглухонемыми. Я не знаю, знакомы ли вы с книгой его ученицы Скороходовой, которая довольно подробно описывает, каким образом она воспринимает окружающий мир с помощью той системы знаков, которую разработал и сумел передать своим ученикам Соколянский. Но это только некоторые примеры, которые должны помочь сориентироваться во всем богатстве того, что предлагает современная семиотика в исследовании символов, знаков.

Я хочу еще успеть остановиться на некоторых других проблемах наук о человеке, которые естественно вызывают больший интерес. А именно – как обстоит дело с науками, которые касаются устройства человеческих обществ, их развития, истории. В этой области было написано и сказано так много неверного, в частности в нашей стране в тех произведениях, которые мы все до недавнего времени были обязаны учить и почти наизусть, что можно было бы очень много сказать о том, что НЕправда.

Но немного все-таки хочется сказать и о том, что в последнее время выяснено. Одно из несомненных достижений современной науки, в частности исторической науки, состоит в том, что выяснилось, что по основным формам своей организации человечество за последние тысячи лет очень мало менялось. Некоторые изменения произошли, но минимальные. В частности многие из нас, безусловно, ошибочно думают, что финансовый капитализм или глобальный финансовый капитализм в том виде, в каком он установился в России за последние годы – это какое-то новое явление. На самом деле, чем дальше мы уходим в прошлое, тем больше мы обнаруживаем, что такая форма организации экономической и социальной жизни в больших городах настолько же стара, насколько древни сами города, т.е. примерно 4,5 – 5 тыс. лет – это возраст этого вида организации общества.

Я настаиваю на одной особенности. Речь идет именно о финансовом капитализме, т.е. о таком капитализме, когда люди уже умеют накапливать большие количества средств, не обязательно используя их продуктивным образом. Вот продуктивный капитализм того типа, который начинается с научно-технической революции в Европе в XVII в. в Голландии, потом в других странах, - это более поздний этап, и, по-видимому, более интересный. Интересно, что мы в России сразу попали в область финансового непродуктивного капитализма 3 тыс. до н.э. и не очень склонны продвинуться к продуктивному производству, для которого нужно постоянное совершенствование техники и науки, ориентация на технические новшества и т.д.

В этой связи мне хотелось бы сказать, что чем больше мы занимаемся этими проблемами, тем яснее, что «новое» было сказано достаточно давно. Самое новое, как мне представляется, было сказано в этой области нашим великим экономистом и теоретиком Кондратьевым, который погиб в сталинской тюрьме после долгих лет пыток, мучений. Его довели до ужасного состояния, но даже в тюрьме он продолжал работать, каким-то чудом на свидании в тюрьме вручил своей жене кусок своего основного исследования, которое сейчас напечатано. Он был создателем теории, которая сейчас известна во всем мире как теория волн Кондратьева, Kondratiev waves. Эта теория была создана в 20 -  начале 30-х гг., он был арестован как раз на границе 30-х гг., но продолжал, как я вам сказал, работать в тюрьме.

Его основная идея очень простая. Капитализм продуктивного типа основан на внедрении технических новшеств. Для того, чтобы внедрить технические новшества, надо их оценить, надо понять, что они действительно новые. Обычно это открывает новое поколение. Характерный пример – с чего начинается все развитие в Европе: с открытия паровой машины. Целые поколения используют возможности, которые дает паровая машина. Возможности более-менее исчерпаны. Как происходит дальнейшее развитие? Дальше делаются новые открытия. По мере того, как развивается продуктивный капитализм, должно делаться как можно больше открытий, т.е. экономическое развитие целиком определяется прогрессом техники, который определяется прогрессом науки. Никакого другого пути развития у человечества нет.

Возникает вопрос, как достичь этого. Как вовремя оценить новое открытие? Кондратьев считал, что размеры, дистанции в этих волнах – примерно возраст поколения, по очень простой причине. Вы знаете знаменитый вопрос, который задали Максу Планку, создателю теории квантов: «Каким образом вы убедили людей в том, что кванты существуют?» Он сказал: «Очень просто. Те, кто в это не верили, умерли». Нужно, чтобы прошло целое поколение, и следующее поколение понимает.

К сожалению, в России, которая создала эту замечательную теорию Кондратьева, ситуация очень осложнена. Она осложнена тем, что в России до сих пор не существует никакой традиции оценки новых изобретений. Наши учебники пестрят сообщениями, что в России были впервые открыты разные законы, сделаны изобретения. На самом деле, нечем гордиться, наоборот, пожалуй, здесь нужно очень огорчаться, потому что сделанные открытия не были вовремя оценены, их внедрение, распространение по миру – это дело других стран. К сожалению, эта ситуация остается без изменений, и в большой степени эти экономические и другие трудности, которые испытывает наша страна сейчас, связаны как раз и с отношением к технике и к науке, т.е. с тем, что не удается внедрить простые идеи кондратьевских волн.

Про развитие показал наш другой великий ученый Вернадский. Есть «Проспект им. Вернадского», а вместе с тем ведь основная идея Вернадского у нас никак не реализуется. Основная его идея – что мы движемся к ноосфере, к сфере разума, и наука – это основная часть этой сферы разума. Что мы все сделали для того, чтобы реализовать эту идею? Да практически ничего. Поэтому если в нашей жизни есть какие-то реальные проблемы, то они в большой степени сводятся к тому, что в гуманитарных и общественных науках многое из того, что надо реально приложить к практике, уже существует, уже известно, уже многократно напечатано на русском языке, доступно всем, и тем не менее мы не видим воплощения этого на практике.